После бегства в Турцию и (спустя недолгое время) возвращения по трудно объяснимым причинам на родину он находится под следствием в связи с тем, что якобы собственноручно мучил своих подчиненных. Была ли эта девочка дочерью или сестрой одного из них? Сидел ли ее отец или брат тогда в тюрьме? Подвергался ли он пыткам? Так или иначе, неведомая мне история девочки – тем более объемно, чем больше проходит времени с того вечера у филармонии – сделалась символом сентябрьского восстания в Грузии и покрывающим воспоминанием о тех бесчисленных историях, что вырвались в те осенние дни на волю из густого потока страха и стыда, давно уже заполонившего страну. Девочка эта – фигура вроде юноши в фуфайке с цветными горошинами, бегущего, словно лунатик, по улице, из романа Флобера (который вскоре после того уже мертв, как становится ясно читателю). Или вроде мужчины на баррикаде «лет сорока с добродушным лицом, окаймленным русой бородой. Он заряжал ружье и стрелял, продолжая разговаривать с Фредериком, невозмутимый среди мятежа, как садовник среди насаждений».

То, что последовало за этим, известно также из сообщений западных газет и торопливых рассказов. Президент официально заявил, что возмущен, обещал расследование якобы только теперь ставших известных ему злоупотреблений и наказание виновных. Речь шла о досадных исключениях из правила. Всеобщий сардонический смех. Затем последовали панические перестановки в правительстве и большая демонстрация приверженцев Иванишвили в субботу накануне выборов. Мне тогда бросилось в глаза и показалось значимым в социологическом отношении, как буржуазно-шикарно были наряжены демонстранты и как, словно на семейном пикнике, они себя держали. Толпа очевидно благополучных (и тем не менее стриженных по-мальчишески дерзко) дам под сорок – респектабельные домохозяйки в модных солнечных очках, в голубых футболках, с дорогими сумочками явились со своими малолетними сыновьями и с флагами коалиции Иванишвили. Супруги их по большей части остались дома. Или их привлекли следить за порядком где-то в другом месте? Однако тех, кто должен был бы этим заниматься, как и полицейских, нигде видно не было. Лишь перед сборным пунктом и местом выхода шествия из парка Ваке в толпе преобладали уже самодовольные мужчины с рациями, мегафонами, мобильными телефонами и в солнечных очках-капельках. В самой же колонне, как мне показалось, следовали только матери со своими сыновьями. Так или иначе, в тот субботний день на улицы вышел прогрессивный средний класс Тбилиси, поднявшееся при Саакашвили и теперь от него отвернувшееся революционно настроенное бюргерство. В прошлый раз они проголосовали еще в пользу действующего президента. Итоги выборов в этом году были результатом мятежа их детей.

Что до Саакашвили – чувствовалось – карта его была бита. Выступление Иванишвили на переполненной площади Свободы было исключительно кратким. Я пропустил его только потому, что отправился на соседнюю улочку в Старый город выпить кружку пива, будучи в твердом убеждении, что до речей дело дойдет не раньше чем через полчаса. В ресторанчике, расположенном в садике, в нескольких сотнях метров в стороне от извилистой улицы, шла трансляция митинга весьма немногочисленных сторонников Саакашвили где-то в месте отдыха президента на Черном море (о синхронной многотысячной демонстрации столичной оппозиции тот же правительственный канал упомянул за несколько секунд). Каким бы великолепным и приветливым ни казался большой полный мужчина, выступающий на фоне моря, каким бы маленьким, худощавым и несерьезным ни выглядел его противник, краткое и малозначимое его выступление на площади Свободы, как рассказывали после, имело результат; последняя же официальная речь Саакашвили была выступлением одинокого человека. Президент не решился вернуться в Тбилиси. И лояльный ему телеканал тоже. Я допил свое пиво под виноградной лозой. Мимо меня тянулись, возвращаясь уже с площади, участники демонстрации. Флаги были свернуты. Светило осеннее солнце. За соседним столиком сидела очаровательная молодая женщина, в честь праздника одетая по революционной моде сентября 2012-го: черно-золотая футболка коалиции Иванишвили и короткие черные легинсы дополняли черный лак и черные полукеды фирмы «Конверс».

Напряженная тишина царила в воскресный день выборов. Около половины восьмого вечера были объявлены результаты. Со всех частей города вереницы сигналящих автомобилей пробивались к проспекту Руставели и разъезжали там взад-вперед. Активисты партии Иванишвили гоняли на открытых пикапах с развевающимися флагами, словно боевики какой-то неведомой еще гверильи или сбрендившие участники свадебного кортежа. С огромным удовольствием, как представлялось, они принялись бы теперь палить из автоматов в воздух. Те, у кого не было флагов, высовывали из окон или люков автомашин зонты. То была победа юных детей буржуазии и их прогрессивных родителей. Повсюду виделись искренне счастливые лица. Особенно непривычно открыты были взгляды женщин; многие из них дарили меня улыбкой. Собственно, это была не моя страна, но эти люди были мне близки. Я должен был бы чувствовать себя таким же счастливым, как и они. Но счастлив я не был. Я сидел на ступеньках Национальной галереи, спиной к полотнам Пиросмани, Какабадзе и Гудиашвили, которые путешествовали сквозь века в своих темных залах и на своем веку повидали и пережили немало. Меня одновременно радовали результаты выборов и отталкивали развязные нотки, преобладающие среди участников демонстрации в честь победы. Девочка – я уже знал ее, она была из семьи нищих, регулярно дежуривших близ отеля «Редиссон», – лежала на земле на куске картона, натянув куртку на голову, и пыталась уснуть.

«Буржуазные революции, как, например, революции XVIII века, стремительно несутся от успеха к успеху, в них драматические эффекты один ослепительнее другого, люди и вещи как бы озарены бенгальским огнем, каждый день дышит экстазом». «Но, – продолжает Маркс, – они скоропреходящи, быстро достигают своего апогея, и общество охватывает длительное похмелье, прежде чем оно успеет трезво освоить результаты своего периода бури и натиска». В романе «Воспитание чувств», где революционные события служат задником для безудержных любовных похождений Фредерика Моро, за сценами на парижских баррикадах следуют пространные и угнетающе-дотошные описания пошловатого резонанса на эти события в политических клубах, буржуазных салонах и будуарах богемы. Фредерик несколько дней носится с планом баллотироваться в депутаты Национального собрания и даже пишет про запас пламенную речь. Позже, под впечатлением от бестолковых дискуссий опустившихся деятелей предварительного собрания, он отказался от этой затеи. Госпожа Арну, его романтический идеал, отвергла Фредерика; он ищет забвения с Розанеттой, очаровательной, но решительно опостылевшей ему спустя недолгое время потаскушкой, с которой среди прочих спит и муж госпожи Арну. Не остается ни одной революционной или романтической иллюзии, которая не была бы втоптана в грязь, ни одного героя, который не был бы достоин презрения читателя, за исключением разве что покинутой Фредериком Луизы, предмета его юношеской страсти, которая «заплакала, закрыв лицо руками, заплакала безудержно, от всего сердца. Светало, проезжали повозки».

После революции метлы Грузия тоже скоро вернулась к своему обычному распорядку. Иные решения и персоналии нового правительства были понятны его избирателям, иные нет. Российская империя очевидно не обнаруживает интереса к примирению со своей мятежной закавказской колонией. Европейский союз выражает сдержанное расположение, но в прочем поглощен своими заботами. Национальное движение зализывает раны и пытается собраться с силами. Действующий президент, вновь добившийся всеобщего уважения тем, что честно признал поражение и обещал провести соответствующее решение через парламент, использует период коабитации для разного рода отвлекающих и тормозящих маневров. Американская пресса обнаруживает настрой от скептического до враждебного. Хиллари Клинтон предостерегает победителей от политического правосудия, под которым подразумевает юридическое исправление злоупотреблений, на которые ее собственное правительство в прошедшие годы старательно закрывало глаза.